С горем надо переспать! Нет, легче не станет. Просто привыкнешь, что в твоей жизни всё изменилось. Вроде бы совершаешь привычные действия: ешь, ходишь, разговариваешь, но, как бы внутри какой-то капсулы. Ты, глядишь из её нутра и удивляешься, как люди могут ссориться из-за пустяков, огорчаться из-за чепухи. Перестают радоваться простым, но бесценным вещам, что есть руки, ноги, которые работают, что глаза видят, а уши слышат. Обладаешь таким богатством — и радость жизни разлита вокруг. Видишь зелёную траву, небо в весёлых облаках, солнечный свет, что плетёт в листве кружева теней, вдыхаешь упоительно свежий воздух. Но люди этого не замечают. И до боли становиться жалко их, возводящих в ранг важного что-то сиюминутное, вздорное и пустое.

***

Это случилось в середине 80-десятых прошлого века. В то время считали, что Бог — выдумка мракобесов для неграмотных старух, опиум для народа, ну, и так далее. Наша семья тоже жила без Бога, веря в то, что человек сам может всё. Не хочется вспоминать то, что прочно вбила в наши советские головы партия, вбила настолько прочно, что и сегодня о многих моих ровесниках можно сказать: «Рече безумен в сердце своем: несть Бог».

Была у меня любимая сестричка Василинка. Молодая, красивая женщина, полная надежд, желаний. Радость струилась из неё, всё смеялось, искрилось, радугой вертелось вокруг неё. Казалось, что она плывёт над жизнью, и отлетает от неё всё пустяшное, суетное и вздорное. Василинка радовалась каждому мгновению жизни, которой ей оставалась так мало.

Онкология. Четвертая степень. Я не буду рассказывать о борьбе за продление жизни. Спустя несколько месяцев, глядя на Василинку, спящую в наркотическом сне, я радовалась, что она ещё дышит, что она ещё здесь. И хотела, чтобы это продлилось долго-долго, и не важно, что она без сознания. Она здесь, она дышит! И это — главное.

Я не молилась, не знала, как это делать. И сестричка моя не умела молиться и о Боге знала то же, что знала я. Но однажды, в какую-то минуту она очнулась и, глядя на меня огромными ясными глазами, растягивая слова прошептала:

— На-день э-это.

— Что, родная, надеть? Платье новое? Шарф?

Я долго перечисляла, что надеть. Но она никак не могла вспомнить нужное слово. Сознание путалось.

— Б-ба-ббу-шка-а но-о-сит.

И с трудом подняв руку, она коснулась шеи, затем груди.

— Крестик?

— Да. Надень!

Твердо, без запинок сказала она, облегченно вздохнула и снова погрузилась в свой тяжелый наркотический сон.

Бабушка успела принести крестик и надела его на Василинку. Моя сестричка улыбнулась, — может быть, своим видениям, а может быть, обрадовалась бабушкиному подарку. Через несколько часов её не стало…

Я привыкла к своему горю, время не излечило его, а лишь притупило, сгладило. Прошли десятилетия, потерь близких сердцу людей становилось больше. Но теперь я не одна, я — с Богом и надеждой на встречу с моей сестричкой и моими дорогими. Там, «…идеже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание»…

 

Старание и рассуждение

О своем пребывании в монастыре, где во время отпуска трудилась во славу Божию, рассказала прихожанка Н.:                           

«Размеренно, слаженно проходили дни в монастыре, я полностью отдалась установленному порядку. Послушания были самые разные, я очень старалась выполнять их безукоризненно правильно. Но, увы! Мое неумение сосредоточиться и слушать, не опережая события, часто приводило к нелепым ситуациям.

Выпало мне послушание — убирать в храме. Не дослушав дежурную монахиню, объяснявшую что и как, я схватила первую попавшую тряпку в инвентарной коморке и помчалась мыть пол в нефе и притворе.

Став на четвереньки и с вдохновением размывая по плитке мыльные лужи, я дошла до большого ларя, в котором хранили посуду для запивки и чистые полотенца. На коленях никак не могла дотянуться до противоположного края сундука, легла на мокрый пол и, усердно пыхтя, стала возить тряпкой под ним.

— Никто вас не разгонял, — твердила воображаемым отрядам пауков, — а я тряпкой, тряпкой вас, не плести вам больше мерзкой паутины!

Хотя никакой паутины на орудии сражения — половой тряпке — не наблюдалось. Не знаю, сколько бы продолжалась моя яростная битва за чистоту под сундуком, как вдруг раздался удивлённый голос матушки-настоятельницы:

— Татиана, что Вы там делаете?

— Вымываю чисто, — пропыхтела я.

И поменяла исходное положение лежа на сидячее, став на колени.

— Зачем же мыть, лежа на мокром полу? Вон как изгваздались! Ларь-то на колесиках.

Матушка легонько толкнула сундук, и он бесшумно отъехал в сторону, открывая чистое пространство. Я горестно вздохнула, представив себя со стороны: мокрая, с выбившимися из-под косынки волосами, красным лицом, стоящая на коленях с грязной тряпкой в руках. С нее стекают мутные ручейки, которые жадно впитывает моя лежащая на полу юбка.

 — Кошмар! Бестолочь! — знакомо, трафаретно прозвучали мои мысли.

— Возьмите в коморке швабру, ею работать легче и быстрее, — продолжила настоятельница, — усердие похвально, но делать всё лучше с рассуждением.

Домыв пол шваброй, как сказала матушка-настоятельница, отряхнула мокрую юбку и перешла к следующему послушанию.

 

Уроки в воскресной школе

Группа детей в воскресной школе подобралась однородная — все дети из семей, где родители верят в Бога, но в церковь не ходят. «У меня Бог в душе!» И дальше по накатанной: а зачем, почему… Но своих чад они хотели приобщить к церковной жизни. По принципу: здесь плохому не научат.

Вот и приходилось учить не только Закону Божиему, но и обучать навыкам разжигать костер, ориентироваться на местности, изучать историю родного храма, организовывать квесты в парке, исторических местах города и т. д.

Потихоньку учили, что всякое дело нужно начинать и заканчивать молитвой, вкрапляли во все действия сведения о церковном этикете, истории православия и многое, и многое другое. Старались, чтобы наши занятия не походили на школьные уроки.

Однажды летом мы стояли с ночёвкой у озера. Место очень красивое, ровный песчаный берег озера, недалеко родник с чистейшей водой. День промелькнул в заботах и играх, настала тёплая, короткая, июньская ночь. У костра (малыши уже спали в палатке) остались самые стойкие подростки. Некоторые из них впервые были на ночевке, ночь у костра для них была откровением. И полились неспешные душевные разговоры, мы, учителя, вместе с батюшкой, боясь разрушить очарование откровенных бесед, больше молчали, предоставив ребятам решать, обсуждать, искать ответы самим.

Захотелось чая, без которого ночь у костра кажется не такой уютной, а воды в ведре нет. Ребята решили сходить к роднику. Взрослые остались у костра. С шумом и гиканьем мальчишки понеслись по тропинке. Голоса удалялись, становилось все тише и тише. И наступила тишина…

Но через некоторое время раздались какие-то неясные звуки. Они становились всё громче. Нестройный хор мальчишечьих голосов пел «Отче наш». Голоса срывались на фальцет, пели невпопад, но вдохновенно. Принесли ведро воды, поставили кипятить чайник и только тогда кто-то из ребят сказал:

— Нам так страшно стало в лесу у родника, и мы стали молиться, петь «Отче наш»…  И все прошло.

— С молитвой совсем не страшно — добавил другой.

И снова потекла неспешная беседа у костра. А батюшка потом тихо сказал взрослым:

— Наше дело посадить семя, а что из него вырастет — на то воля Бога.

 

***

Урок в воскресной школе. Тема — Рождество Христово. Дети маленькие. Дошкольники. Учитель рассказывает, что Господь родился в пещере, служившей сараем для скота.

Ученики — это городские дети, для чего служит сарай, им трудно представить. Учитель спрашивает: «Куда папы ставят машины, защищая их от непогоды?»

— В гараж.

— А домашних животных укрывают от непогоды в сараях, и на востоке сараем служили пещеры.

Закрепление материала:

— Дети, где родился Христос?

— В гараже!

 

Страшные деньги

Горе к соседям пришло нежданно. Заболел единственный сынок — свет очей. Лейкемия. Угас в считанные недели. Не буду рассказывать о несчастных родителях, ибо нет таких слов. Мы, соседи, ходили как пришибленные. Наши дети росли в одном подъезде, вместе гуляли во дворе, ходили в школу через дорогу. И вдруг так страшно... В подъезде стало тихо-тихо в любое время суток. А со мной случилось такое, что помнится спустя годы.

На сороковой день после смерти мальчика собралась я заказать панихиду, но решила сделать это в храме на другом конце города. Денег в обрез — зарплата через три дня. По «сусекам поскребла» и собрала как раз на панихиду — ни больше, ни меньше.

Приехала в храм, написала поминальную записку и подала в лавке. Роюсь, роюсь в сумке — нет кошелька.

— Может дома забыли? — участливо спросила женщина за кассой.

— Нет, нет в автобусе я доставала из сумки проездной билет.

Вспомнила неприятное столкновение в проходе автобуса с каким-то молодым человеком. Тогда я ещё удивилась, почему он, грубо толкнув меня, ринулся к выходу в дальнюю дверь.

— Та-ам, в автобусе вытащили. Кошелек вытащили,— растерянно проговорила я, — у  меня нет денег, чтобы заказать панихиду и на проезд нет.

— Панихиду закажем, а на проезд возьмите: женщина протянула денежную купюру. Будут деньги — отдадите.

Оглушённая событиями, последовавшими один за другим, я вышла из храма. Мысли разбредались: то жалко было украденного кошелька (он был хорош), то с благодарностью вспоминала женщину-кассира за участие и доверие, то сожалела, что денег на проезд нет, и завтра не смогу быть на панихиде. В общем, мысли никак не могли собраться в кучку. «Разброд и шатание» — вспомнилось из классики марксизма. И вдруг меня пронзила жалость к вору:

— Он не знает, что украл последние деньги и деньги на панихиду. Это страшные деньги! Господи, прости ему, не ведает что творит. Жалко глупого вора, Господи, прости его!

Вспоминая эту историю, много лет молюсь за него, за вора, укравшего страшные деньги.

Тамара КОШЕВНИКОВА, г. Мозырь

31.10.2020